Ловите новую меланхоличную конфету от меня, дамы и господа.



Отлавливать Его по ночным клубам города стало более, чем актуально в последнее время.
Не знаю, что разладилось в Его душе. Как будто оборвалась та тоненькая, будто паутинка, ниточка, связывающая Его сердце с моим. И если раньше я бы скорее сказала, что она истрепалась немного, но ещё держится, легонько подрагивая под порывами ветра, то сегодня я готова с уверенностью констатировать. Оборвалась.
В клубе очень темно и душно. Вдобавок дурманит до головокружения запах табачного дыма. Приходится протискиваться через липкую танцующую толпу, сливающуюся в единый хаотично дергающийся массив, напоминающий изворотливое жирное тело гигантской гусеницы. Чувствую себя то ли в аду, то ли в самом эпицентре хаоса, будто за пять минут до большого взрыва. Изредка можно различить радостные и сияющие лица танцующих, выхваченные отблесками цветомузыки. Не привыкшие к такому уровню громкости уши начинает закладывать, играет очередной популярный клубный ремикс, и единственное, что откладывается в памяти — слова “love is darkness”. Наверное, потому, что они как нельзя лучше соответствуют моменту. Я всегда умела отмечать подобные вещи и придавать им свой, интимный смысл.
Признаться, мне никогда раньше клубы не приходилось посещать. Как-то так получилось, что это молодежное веяние прошло мимо меня, зато сейчас, под давлением обстоятельств, я становлюсь практически завсегдатаем подобных заведений.
читать дальшеНа фейс-контроле меня пропускать не хотели вовсе. Чувствовала я себя отвратительно. Особенно учитывая тот факт, что за мной в очереди стояла девушка, с длинными, выкрашенными в цвет сливочного масла волосами, напоминавшая ожившее резиновое изделие из магазина «интим» за углом.
Действительно, что делать в ночном клубе такой, как я? Низкорослой девушке в заношенных кроссовках, с волосами, забранными в простой хвост, - который громче любой обезьяны-ревуна вопит о том, что я непримечательная домохозяйка,- и весьма недвусмысленно выпирающим из-под куртки животом? Пришлось поговорить с охраной по-человечески. Пропустили-таки. Не без абсолютно незаслуженной награды, конечно.
Самое интересное, что я брожу в толпе и не знаю, куда именно мне идти. Я бы даже не знала, в каком именно ночном клубе Его стоило бы искать, если бы Он утром не забыл телефон у меня на кухне. Точнее, если бы на Его номер не пришло сообщение, не оставляющее сомнений, что Его сегодня ждут именно здесь. Причем ждет некто Аурика. И вряд ли так зовут старого школьного товарища. Подсказывает мне что-то. Шестое чувство, не иначе.
Довольно скоро мне все же удается Его найти. Он расположился на широком кожаном диване, развалившись, словно от сильной усталости. Однако мне ли не знать, что не от чего ему уставать.
Рядом с Ним, по-видимому, сидит, закинув ногу на ногу, та самая Аурика. Стоит признать, дичайшей красоты девушка, я перед такими всегда робею. Высокая, с упругой тонкой фигурой, нежно очерченным правильным овальным лицом, высокими скулами, близко посаженными светлыми глазами, полными холодного дерзкого высокомерия, и длинной, почти до талии, зеркальной гладью черных волос. Маленькие тонкие губы Аурики недовольно поджаты, и я не сдерживаюсь от насмешки. Девушка явно недовольна своим собеседником. Мне хватает одного взгляда, чтобы понять, что Он под наркотиками. Судя по Его неподвижности, застывшему взгляду в одну точку и полнейшей апатии — под ПиСиПи. Внутри меня словно что-то резко застывает, заставляя меня не дыша замереть, а потом так же неожиданно взрывается, медленно и неторопливо растекаясь по венам, будто леденящий нутро вязкий ликер, и оставляет послевкусие какой-то совершенно невыносимой печали, такой, что не сможешь ни закричать, ни заплакать. Только отдышаться и идти дальше.
Мне кажется, что я не знаю этого человека вне состояния наркотического опьянения. Я не знаю, какой он, когда состояние сознания у него ясное и трезвое, не знаю, как он веселится и грустит без влияния психоактивных веществ. Я не знаю этого человека. И не люблю никого сильнее Его.
ПиСиПи, конечно, не самый худший вариант из всех известных современной науке веществ. Меня расстраивает то, что в таком случае это апатичное состояние у него надолго, минимум часа на четыре. А мне хотелось с ним нормально поговорить. Впрочем, наверное, с такими людьми это вообще невозможно.
Тяжело вздохнув и набравшись решимости, я подхожу и встаю напротив дивана, прямо перед этой парочкой. Он не то, что не узнает меня, Он просто на меня не смотрит. И сложно предположить, что Он вообще на каком-либо предмете фокусирует свой взгляд, настолько он пуст и лишен осмысленности. Аурика же смотрит в упор, прямо на меня, настороженно и выжидающе, напоминая мне змею, застывшую в траве в нерешительности: напасть или по-тихому уползти.
Я не хочу на неё смотреть. Переведя взгляд на Него, я достаточно громко обращаюсь к ней:
— Ты, значит, Аурика, да?
Боковым зрением я отмечаю, что она даже не кивнула мне в ответ, чтобы подтвердить или опровергнуть гипотезу. Мои руки похолодели и начинают слегка дрожать, - отвратительное чувство неуверенности в своих силах. Энергия презрения от девушки исходит такая мощная, что мне кажется, что вскоре она просто сожмется вокруг моего горла кольцом, не давая мне не то, что говорить, дышать.
— Вот что, Аурика. Мне кажется, тебе пора домой. Здесь тебя не ждет совершенно ничего интересного. От этого полуживого тела ты ничего не добьешься, даже того, чтобы Он заплатил за твою «Пина Коладу», или что ты там пила.
Девушка все также молча начинает постукивать своими длинными ногтями по ножке бокала.
— А мне нужно познакомить отца с дочерью, - продолжаю я, намеренно расстегивая и откидывая края куртки. - А потом либо дотащить этого горе-папашу до своего дома, либо вызвать такси и отправить его к родителям, где Он, по справедливости, и должен жить. Скинешься со мной на проезд?
Аурика говорит всего одного слово, взглянув на мой живот, затем подхватывает свою стильную бело-кремовую сумку из крокодиловой кожи и направляется в сторону бара, слегка подпрыгивая, будто к каблукам её баснословно дорогих туфель приделаны пружинки.
Она говорит: «Сочувствую».
Мне остается только сморщиться и задержать дыхание, чтобы вдруг не расплакаться. Столько безразличия в этом слове. А беременные, они ведь такие ранимые, знаете.
Тут я обращаю внимание на то, что Он смотрит на меня. Обнаружил знакомый объект на горизонте и, видимо, решил на нем сконцентрироваться. Я положила руку на то, что осталось от моей талии, и сухо сказала:
— Знакомься. Это Лета Родионовна. И будет ли она носить Твою фамилию зависит только от Тебя.
Мой голос даже не дрогнул, и я страшно горда собой.
— Так ты сходила сегодня на УЗИ? - Его взгляд приобретает полнейшую осмысленность, и я дивлюсь такой быстрой адаптации к сложившейся ситуации. - Это девочка?
Должно быть, у Него наступил момент просветления. Я даже почувствовала, как мое сердце подпрыгнуло от ощущения смутной радости, которая, впрочем, тут же и улетучилась, словно её и не было вовсе. В любом случае, это ненадолго. Значит, надо успеть поговорить с Ним, пока Он снова не закрылся в своей собственной реальности, в которую мне нет входа.
— Давай выйдем, - предлагает Родион и берет меня за руку.
Толпа уже не кажется мне такой ужасной. Мне по-прежнему противно, что меня толкают со всех сторон, что приходится ощущать вокруг себя этих людей, бессмысленно дергающихся в такт музыке, слышать их смех и выкрики, вдыхать их запахи. Ощущать вокруг себя эту массу, не людскую даже, просто массу, ее бессмысленные и бестолковые колыхания. Но все это переносится гораздо легче, когда я иду за Его спиной.
Мы выходим на улицу. Середина осени дает о себе знать. Ближе к утру становится ещё более промозгло, чем поздним вечером. Начинаешь дрожать, словно в лихорадке, и столь же лихорадочным румянцем покрываются обмерзшие щеки. К тому же, кажется, пока я была в клубе, успел пройти небольшой дождь. С крыши равномерно отстукивают ритм по асфальту тяжелые ленивые капли. Сыро до отвращения.
Родион встает напротив меня, легким движением руки по плечу подтолкнув меня под навес, и закуривает. Я смотрю на него подозрительным взглядом, полным крайнего неудовольствия. Под ним Он то ли откашливается, то ли издает краткий смешок, и оправдывающимся тоном тихо говорит:
— Это просто сигарета.
Мы молчим. Он успевает скурить полсигареты, выдыхая этот вонючий дым прямо мне в лицо, когда я не выдерживаю и отвечаю на давно заданный вопрос:
— Да. Это девочка.
Я специально избегаю таких выражений, как «у нас будет девочка» или «это наша дочь». Как будто бессознательно боюсь, что, будучи в утробе, моя кроша привяжется к своему нерадивому отцу. Или что я привяжусь к Нему ещё сильнее, чем привязана на данный момент. Общий ребенок все-таки крепко объединяет людей, согласитесь. Точнее, большинство нормальных людей. Я все время забываю о том, что все, что касается обычных людей, не должно касаться меня.
— А почему Лета? Почему не Весна? - Он усмехается.
К горлу подкатывает комок горечи, но я сдерживаюсь и отвечаю:
— Потому что я устала ждать. Я хочу, чтобы счастье было сразу. Вот хоп! И сразу счастье. Понимаешь? Чтобы вот растаял снег и сразу лето. И никакого ожидания. Никогда не понимала этой радости предвкушения.
То ли Он снова начал легонько притормаживать, то ли Ему просто нечего больше мне сказать.
Молчит. Не реагирует никак. Точно мы не имя для нашего будущего ребенка обсуждаем, а кличку, которую я собираюсь дать новому хомячку.
Определенно, оборвалась та самая ниточка. Я не ощущаю ничего, кроме оглушающей пустоты. Теперь Мойры плетут две разные судьбы. А вернее, три.
— Куртка твоя совсем прохудилась. Не мерзнешь? Я тебе новую купил.
— Где?
— В магазине, конечно, - Он прячет глаза.
— Не ври мне, ладно? - такой вроде бы простой разговор, а все равно больно. - У кого?
Родион выдыхает последнюю струю сизого дыма и бросает окурок прямо на асфальт, чтобы потом раздавить его носком ботинка. Я меланхолично слежу за Его действиями.
— У Аурики и купил.
— Я не буду носить, - категорично отрезаю я. - Верни назад. Она... она просто сильно выше меня. Куртка длинная будет.
Родион просто кивает, не выражая никакой эмоциональной реакции. Вполне вероятно, что Ему действительно все равно.
Наконец, я не выдерживаю и задаю самый мучительный, выгрызающий изнутри все мои внутренности, вопрос.
— Ты любишь меня?
Такие вроде бы банальные три слова, а от них, кажется, мир начал рушиться, как только сорвалась с моих губ последняя буква. Я смотрю прямо в Его льдисто-серые глаза и по-прежнему не чувствую ничего.
— Я... - Он запинается. - Я не знаю.
Невозможно бороться за свое счастье, одновременно пытаясь справиться с ощущением, что тебя прострелили насквозь.
— Отличный ответ от человека, который сделал мне ребёнка и сутками триппует в моей квартире, прячась от родителей! - злым тоном, но почти в панике говорю я. - Ты любишь меня или нет?!
И тут Его начинает тошнить прямо мне под ноги.
Я разворачиваюсь и выхожу на дорогу. Снова начинает моросить дождь, покрывая лицо паутинкой мелких капель. Влажный асфальт горит под ногами от ярко-рыжего света уличных фонарей. Только звучит в голове, никак не желая покидать мои мысли, эта дурацкая песня: «Love is darkness... darkness».

Когда я вхожу в квартиру, еле сдерживаюсь от желания расплакаться от распирающей меня тишины пустых помещений. Я держу себя в руках, несмотря на кокон удушающей тоски, не дающей мне вдохнуть полной грудью, поэтому делаю все, как следует: прилежно закрываю замок на три оборота, вешаю ключ в деревянную ключницу, снимаю в прихожей обувь и верхнюю одежду, иду в ванную мыть руки.
Ощущение одиночества словно ходит за мной по пятам на мощных лапах с хищными когтями, цокающими по деревянному полу в моем коридоре.
Раньше меня всегда встречала моя любимая кошка. Стоило только щелкнуть замку, как она покидала самое уютное свое убежище и бежала в прихожую приветствовать меня громким довольным мяуканьем. Потом мы вместе пили чай, она лежала прямо рядом с кружкой, заглядывая мне в глаза с хитрым прищуром, слушала обо всем, что со мной произошло за день. А затем мы вместе ложились спать в мою холодную узкую постель, и я утыкалась в её шерсть носом, вдыхая сладковатый запах, как когда-то вроде бы совсем недавно, но уже так давно, в ту пору, когда я ещё жила с родителями, где всегда было тепло, уютно и безопасно.
Я говорила Родиону, что убью Его, если Он сделает что-нибудь с моей кошкой. Впрочем, Он-то с ней ничего и не делал, на самом деле. Просто она каким-то образом исчезла. Ушла. Вполне возможно, что Он не запер дверь или не закрыл окно... Я все ещё надеюсь, что она вернется. Роднее этой кошки у меня на белом свете никого не осталось.
При мысли об этом сразу защемило сердце. Захотелось упасть на постель, как главная героиня какого-нибудь кинофильма, придавленная силой своего горя. Но у меня получилось только неуклюже сесть на кровать, попутно стягивая с себя джинсы. Я думала, что сразу начну плакать, когда свернусь по мере возможности калачиком под одеялом. Что прорвется эта плотина подавляемого отчаяния, и слёзы польются из меня бурным потоком давно сдерживаемой стихии. Кажется, что я вся превратилась в сплошную нестерпимо ноющую рану. Но плакать совершенно не хочется.
К тому же, Лета решила пару раз пнуть меня изнутри, видимо, в качестве моральной поддержки, точно заявляла: «Не плачь, мама, я же с тобой». Поэтому я лежу в темноте, уткнувшись в стену взглядом, и прислушиваюсь к своим ощущениям. Но дочка больше никак себя не проявляет. Я лежу в полусне, и иногда мне кажется, что моя исчезнувшая кошка вот-вот прыгнет ко мне в постель, чтобы свернуться у меня на подушке и успокаивающе замурлыкать. Чудится, что это она бегает по коридору на своих мягких пушистых лапках, играясь то с какой-нибудь бумажкой, то с плюшевой мышкой. И это неожиданно успокаивает меня настолько, что я наконец могу заснуть.
Но как только щелкает замок в прихожей, я тут же просыпаюсь, в мгновение распахнув глаза, будто и не спала вовсе. И все же решаю никак не объявлять о своем пробуждении. Слышится звук шагов в коридоре, но так темно, что различить хотя бы силуэт ночного гостя не представляется возможным. Правда, у меня нет шансов не угадать.
Шаги приблизились к кровати. Она печально скрипит, когда Родион, не снимая одежды, ложится рядом со мной, уткнувшись носом мне в затылок и положив руку на мой живот. Он не говорит ничего, и я молчу, по-прежнему боясь выдать себя. Ощущаю только, как проветренное холодное помещение наполняется смесью уличных запахов. Его дыхание пахнет чем-то химическим, похожим на ацетон. Такое дыхание бывает у людей от долгого голода, но я догадывалась, что голод тут совершенно не при чем.
Он проводит пальцами по моему животу и что-то шепчет, почти ласково, но так тихо, что даже в полнейшем отсутствии звуков я не могу его услышать. Он обнимает мое одеревеневшее тело, прижимается ко мне. И я не выдерживаю. Тихо плачу с широко раскрытыми глазами, только дыхание немножко сбивается и становится неровным. Слёзы стекают по носу и падают на подушку. Глаза смотрят в темноту, и ничего пред собой не видят.
В ушах снова звучит эта навязчивая мелодия. Снова такие близкие и понятные мне слова.
Love is darkness.
Darkness.