Мне очень нравится кнопочка "Поиск проблем" в ССleaner'е. Я по нескольку раз на дню ищу себе проблемы. Жаль, что проблемы в жизни нельзя решить нажатием кнопочки "Исправить", даже не сохраняя резервные копии сделанных изменений...
Когда все жизненные установки человека сформировались в пятнадцать лет, он представляет собой довольно жалкое зрелище для окружающих. Словно сам себя упрятал в камеру-одиночку. И в своём тесном мирке за крепкой стеной лишь разрушает себя день за днём.
— Как тебе удалось развить феноменальную память? — Мне приходится очень много врать.
— Мы не будем больше встречаться — Что, в твоей голове были выборы, и тараканы проголосовали против меня?
— Пойдем препарировать помело? — Ты просила купить помело, ты его и ешь. — Да, но я-то имела ввиду метлу.
— Привет, почему не спишь? — Я полдня спала на Пастернаке. — Не помяла? — Нет, доктор Живаго живагистей всех живаг.
— Почему ещё не легла? — А два года назад ты ещё наивно удивлялся, куда это я так рано встала.
— Трудно ориентироваться в чужом монастыре со своими правилами. — В чужом монастыре очень легко ориентироваться с танком. — Тебя заметят, это единственный минус. — А мне из танка будет на это пофигу! — Я бы не пошла с тобой в разведку.
— Вставай! Время семь вечера! Тебя ждет посуда! — От этой фразы мне хочется впасть в кому.
Не вижу смысла упорствовать, бороться, драться. В частности, не верю в закон джунглей. Мне это напоминает игру, в которую мы играли в детском саду. Воспитательница включила музыку, и мы всей группой бегали вокруг стула. Это очень смешно со стороны смотрится, наверное, как озверевшие злые дети пытаются усесться на один стул, когда заканчивается мелодия. Зачем? Зачем я должна это делать? Особенно, если мне это неинтересно и не доставляет никакого удовольствия? Ну, удалось мне сесть на этот стул. Удалось понять, что борьба не стоила сил. Что этот стул мало чем отличается от всех остальных. С тех пор я больше не играла в эту игру. Можно просто оглядеться - вокруг много незанятых стульев. Многие из них ничуть не хуже, а многие даже удобнее. И за место на них не нужно рвать другим людям глотки. Принцип рационализма, ничего более.
По моим скромным подсчетам, от всепрощения до беспринципности примерно тоже расстояние, что и от ненависти до любви. Жизнь была бы намного проще, если бы грани существовали.
Раз уж я не в церкви, буду гадать. Макияж ещё такой бесовской, грех упускать шанс. Надеюсь, нагадаю что-нибудь хорошее.
upd. Твою мать, лучше б не гадала вообще! Ладно, посмотрим, как это в течение года расшифруется. И не ржать тут надо мной, у нашей маленькой питерской группировки доморощенных ведьм всегда все сбывается!) Так, записываю: - женщина в широкополой шляпе и платье перед печатной машинкой - человек с посохом перед Бафометом (Хнум? Амон?) - я, ребенком, держу кошку над пропастью на вытянутых руках - гриф/петух/индюк, в общем, птица какая-то - ураган на Ветренном - русалка на камне, приветливо машущая плавником (спрыгнула с камня в воду, что примечательно) - лежащий верблюд в пустыне - большая печатная машинка - большой заяц, за его спиной - лиса, меньше и ниже зайца - лошадь с очень длинной гривой, развевающейся на ветру Ладно. Вот в душе не люблю, как эти образы на практике раскроются. Вот у всех четко: дитя - к рождению второго сына, могила - к смерти близкого, две собаки - к приобретению второй собаки. А у меня вечно загадочные гештальты.
Знаете ли вы, что такое ад? Ну, конечно же, не знаете, куда вам, да и зачем. А вот я знаю. читать дальшеСегодня мой последний день. Я вяло раскачиваюсь в кресле-качалке из светлой лозы, нервно мну край пухового белого кардигана и пустым мертвым взглядом смотрю на огонь, потрескивающий в камине. Меня не отпускает мысль, что как только он погаснет, ты обязательно придешь. Вот именно момент в момент, когда в последний раз треснут тихо уголки, вспыхнут на прощание красной молнией, чтобы навсегда погаснуть, именно тогда ты пинком раскроешь дверь. И не останется больше ничего, кроме нас с тобой. Я горько ухмыляюсь этой мысли, решаюсь, наконец, встать со своего смертного одра и отправляюсь на кухню, чтобы сварить себе какао. Деревянные половицы мрачно стонут под ногами, а я специально иду медленно, с силой наступаю на каждую из них, будто наслаждаясь их плачем. У самой двери в кухню висит большое зеркало в пол, я останавливаюсь, чтобы оглядеть себя. Я похожа на учительницу младших классов в этой кофте на дурацких пуговицах и длинной шерстяной юбке по середину икры. Улыбаюсь, беру с полки белую мохнатую резинку и убираю свои медно-рыжие волосы в пучок. Какая невинная и чистая, такую, наверное, будет жалко. Мне всегда подсознательно хочется, чтобы тебе было меня хоть немножечко жалко в этот момент. Просто я в этом не признаюсь никогда. Задумчиво склоняю голову на бок и смотрю в глаза своему отражению. Отражению, наверное, грустно, так как оно отвечает мне весьма тоскливым взглядом. А ещё у отражения проседь в волосах появилась, что тоже не радует. Я, посмеиваясь, даю отражению щелбан и успокаивающе шепчу: "Все будет хорошо, дурочка". На самом деле, все ведь всегда хорошо заканчивается. Продолжая рассуждать подобным образом, я-таки выхожу на кухню и достаю из холодильника пакет молока. Ничто не вечно под луной. И я не вечна. Вон, и молоко не вечно. Скисло, зараза. Я даже не злюсь и не раздражаюсь, спокойно выкидываю его в ведро и достаю из холодильника новый пакет. Не вижу смысла тратить душевные силы на подобные мелочи. В конце концов, сегодня очень хороший день. Радостно даже на душе от этих солнечных лучиков, играющих на глянцевой поверхности кухонной мебели, зайчиками скачущих по цветкам на обоях и непоседливо запрыгивающих в турку с молоком. Я насыпаю туда много какао-порошка, целых пять ложек, хочу, чтобы напиток был шоколадный-прешоколадный. Замешкавшись на пару секунд, я добавляю в какао корицу. Хочется необычности, пряности, что ли. Достаю из шкафчика свою любимую большую рыжую кружку, переливаю в неё сварившийся какао и выхожу на веранду. Вечер уже. Солнце светит блекло, совсем не греет, но заливает своим прозрачным янтарем всю округу. Словно из последних сил старается меня порадовать. Дом начинает мелко трясти, я вцепляюсь в кружку, чтобы не пролить ни капли, и спускаюсь по небольшой лесенке вниз. Отхожу на пару метров и останавливаюсь, чтобы посмотреть преображение. Дом постепенно растет, увеличивается в объемах. Выкрашенные оранжевой краской доски сменяются толстыми черными бревнами, веранда исчезает, словно втягиваясь внутрь, ставни удваиваются и между ними, словно комья снега, вырастают мохнатые куски ваты, легкие золотистые занавески уступают место тяжелым черным шторам, а из крыши с грохотом вылезает кирпичная печная труба. Я недовольно цокаю языком. Некрасивый дом получился в этом году, безрадостный и неаккуратный. Жаль, что нам нельзя жить рядом с людьми. Им бы наверняка понравилось это зрелище. Как ни крути, чудо, пусть и не отличающееся изысканной прелестью. Мне же поражаться нечему, я это каждый год вижу. Сейчас мне лучше пройтись. В этом доме больше нет ничего моего. Надо как-то убить время до полуночи. Надо подвести итоги, да и осмотреть напоследок бывшие владения не помешает. Я тут все ещё хозяйка, считанные часы, но хозяйка! Какао, кстати, очень вкусное получилось. Попивая его мелкими глоточками, я медленно прогуливаюсь по окрестностям. Слушаю шелест последних падающих с голых темных ветвей листьев. Подцепляю их носком туфли, подкидываю вверх, разноцветные, пестрые, осиновые, березовые, кленовые. А они не хотят летать, падают вниз на мерзлую землю. Жалко. Слушаю певчих птиц. Сейчас они поют слабо, тихо и редко. Они хотят попрощаться со мной, посему и завели свою заунывную песнь. Им тоскливо, даже страшно немного. Дураки, и почему же вы не улетаете клиновидными косяками, как ваши собратья, оглашая округу резкими вскриками? Чувствую сладковатый пряный запах листвы под ногами. А ещё, по мере приближения к еловому темнолесью, мой нос начинает различать свежий и острый запах хвои. Необратимо темнеет, кажется, что с каждой секундой сумерки сгущаются все больше и больше, становясь вязким чернильным пятном на моих веках. Поднимается ветер. Он не будет сильным, ураганным, он просто пронизывающим холодом, тонкими ненасытными иглами будет выдувать из меня жизнь. Твое приближение невыносимо. Я чувствую его в хрусте замерзшей листвы, в первом колком снеге, устилающим тонкой белой, словно кружевной, пеленой мою дорогу, в плоском темно-синем небе, создающем впечатление, будто кто-то надел на мир черный трупный пакет. Я чувствую тебя. Возвращаюсь к дому, продрогшая и уставшая. Стоило мне ступить на первую ступеньку лестницы, как рыжая кружка исчезла, просто растворилась в моих руках, вместе со смесью недопитого холодного какао и талого снега. Я поднимаюсь наверх по чужим ступеням, держась рукой за чужие перила, сажусь в чужое кресло из темного дерева напротив чужой печи, в которой еле горит огонь. На бревенчатой стене, лоснящейся от толстого слоя лака, висят антикварные часы с большим круглым циферблатом, по которому медленно ползут толстые витиеватые стрелки, неумолимо отсчитывая время до моего конца. Совсем скоро уже. Немного осталось ждать. Я встаю с кресла, подхожу к книжному стеллажу и беру первую попавшуюся книгу. Она толстая, в бордово-красной обложке с золотыми вензелями. Дыхание неожиданно обрывается, будто кто-то сильными пальцами стиснул мое хрупкое горло. Я не успею её дочитать. Даже если очень постараюсь. Укутываюсь в кокон теплого кофейно-молочного пледа, возвращаюсь обратно к креслу и сажусь в него вместе с ногами. Это оказался томик стихов Пастернака. Погадаем, Борис Леонидович? Что меня ждет? Скажите мне что-нибудь хорошее, пожалуйста. Я закрываю глаза, открываю книгу на случайной странице и читаю первое попавшееся на глаза четверостишие:
Теперь на нас одних с печалью Глядят бревенчатые стены. Мы брать преград не обещали, Мы будем гибнуть откровенно.
С губ срывается резкий выдох. Не хочу гибнуть вообще. Кладу раскрытую книгу к себе на колени. Устало тру горячий лоб прохладной ладонью, закрываю глаза и откидываю голову на мягкую спинку кресла. Даже не замечаю, как проваливаюсь в тяжелый сон. Ты действительно открываешь дверь этого тихого дома пинком. Будишь меня резким шумом, холодом. Врываешься в мою тишину снежным бураном. Появляешься на пороге в балахоне смерти с косой наперевес. Я первым делом бросаю взгляд на антикварный циферблат. Черт подери, проспала последние часы. Тру свои сонные глаза тонкими холодными пальцами и устремляю взгляд на тебя. - Здравствуй, златокудрая Осень, встречай дым от моих сигарет! - кричишь ты и заливисто смеешься. - Смешная шутка, - бурчу я, приглядываясь к косе и понимая, что она игрушечная, пластмассовая. - А что, тебе не смешно?! - ты скидываешь сапоги и забираешься на меня. Встаешь своими острыми коленками на мои колени, причиняя острую боль. - У меня, видимо, что-то не так с чувством юмора, - я морщусь, - от тебя пахнет алкоголем. И табаком. - Да, - довольно растягиваешь ты. - Я пила виски со льдом. А знаешь, почему виски? Виски ассоциируется у меня с осенью. Теплой янтарной осенью, которую стоит слегка охладить кубиками льда. - Это очень мило, - я не нахожу, что ответить. - Знаешь, я там на заднем дворе с месяц назад яблоньку посадила. Саженец плохонький, ты уж с ней поосторожней. - Да хорошо-хорошо! Все сберегу, дорогая, что само от мороза не вымрет. Что читаешь? - Стихи. Жаль, только начала книгу. - В следующем году закончишь! - Обещай, что начнешь с неё? - Обещаю, - уже спокойно отвечаешь ты и скидываешь капюшон смерти. - Я скучала по тебе. Я утыкаюсь носом в твои ключицы, как бы признаваясь в том же. Сидим так где-то с минуту, наверное, но она кажется бесконечно долгой. - У тебя остались последние секунды, - шепчешь ты, ледяными пальцами притягивая мое лицо к своему за подбородок. - Я знаю. Почему это всегда так мучительно? - Ох, как сказать, мучительно. Я боюсь предположить, что со мной Весна сделает. Говорят, жаркая будет. Как бы в вине не сварила. - Это похоже на ад, - сокрушенно качаю головой. - Ты настолько меня не любишь? - Как тебя не любить? - отвечаю я вопросом на вопрос и первая же прикасаюсь губами к твоим губам. Ты целуешь меня, льдом сковывая мое сердце, пробегая метелью по моим сосудам, целуешь, искрами острых зимних звезд вспыхивая в моих нервах. В твоих объятиях я превращаюсь в абстрактное понятие, превращаюсь в ничто, в прошедшую осень, в депрессию маленьких девочек, в музу пред пышущим вдохновением взглядом поэта, в три календарных месяца, в память о бесконечной стене дождя, о бесстрастно сером небе, об унылом брезенте зонтов, о грязи под ногами. Когда я растворяюсь в морозном воздухе, ты падаешь на колени в пустое кресло и громко дышишь, пытаясь отдышаться и успокоиться. Бьешь кулаком по мягкой спинке кресла. Берешь сборник стихов Пастернака, раскрытый на том месте, где я окончила свое чтение, и впиваешься взглядом в строчки: Ты - благо гибельного шага, Когда житье тошней недуга, А корень красоты - отвага, И это тянет нас друг к другу.
Резко захлопываешь книгу со злым рычанием. Встаешь с кресла, открываешь дверь, подставляя лицо порывам ветра со снегом, и нервным срывающимся голосом говоришь в пустоту: - Ты права, это ад. Я тоже люблю тебя. И ответом тебе служит только волчье завывание первой декабрьской вьюги.
Когда я умру, моя голова достанется доктору Юнгу. Только он может вскрыть ее. Я хочу, чтобы мое тело кремировали, а пепел развеяли над дубом, на котором написано «Я тоже была человеком»
русский народ сегодня .:Лиса:. натолскнула меня на интересные мысли. посожалел, что под рукой не было никакого мобильного компа чтобы их зафиксировать когда вдохновение было. так что сейчас соберу что осталось.
русский народ обладает страшной, в смысле пугающей, силой. мы получаем энергию из страданий. мы искусственно создаём и притягиваем к себе страдания. потому что они дают нам силы на жизнь и новые свершения. нам кажется, что если мы испытываем страдания - мы делаем правое дело.
но мало кто постиг искусство обращения с русским народом (я здесь не говорю о "национальности", скорре о русских по менталитету культуре и духу, так как не все русские - русские, и многие "не русские" очень даже русские %) ) искусство это состоит в "последнем отсчёте".
малые страдания дают мало сил, вне страданий русский народ вообще тряпка. многие страдания позволяют нам двигать горы, они же нас и убивают. Искусство в сохранении народа на этой "последней отметке", когда наши способности максимальны, но мы ещё жизнеспособны. например сталин был одним из тех немногих, кто заставил русский народ раскрываться на 100%.
католицизм говорит: пусть не будет страданий. мусульманство: причини страдания другим, чтобы уменьшить свои страдания, православие же утверждает: страдай сам, чтобы не страдать другим. по этому многие русские выбирают православие с его жёсткими правилами и издевательскими (с западной точки зрения) традициями.
вообще мне интересно жить: только с течением времени начинают прорисовываться скрытые законы, которые управляют нашим миром. очень любопытно их познавать.
Просто любопытно. Девушка с ником lachantal, периодически заглядывающая ко мне на огонек, а вы "Ты знаешь, где меня искать" читали, или это роковое стечение обстоятельств?
Фраза, сделавшая день: - Ты чего уши греешь? Тебе купили новые наушники, вот в них и сиди. Окружающий мир реально исчезает куда-то, когда я их надеваю.
Одна девочка точно знала, что с ней Ничего Не Случится, и ничего не боялась. С ней действительно Ничего Не Случилось, и она только в конце жизни поняла, что бояться надо было именно этого.