В моем дачном доме все комнаты сквозные. Они расположены как бы подковой: два спальни и объединяющая их проходная гостиная. Я сижу в гостиной, спиной ко входу в одну из спален, чищу грибы и топлю печь, от которой с каждой минутой по комнатам разливается все больше и больше тепла. Сверху на ней лежит вся наша одежда: куртки, кофты, штаны, носки, - все, что успело промокнуть за время, что мы гуляли по лесу. Даже, скорее, не промокнуть, а отсыреть.
В доме сладко пахнет осенним лесом. Из одежды ещё не выветрился пряный аромат опавшей листвы, пронзительно свежий запах хвои, мха, промерзшей земли и пыль волчьего табака.
Грибы я нарезаю мелкими кусочками, надеваю на нитку и тоже кладу на печку, сушиться. Пригодится на зиму. Грибы пахнут специфически: этот запах, кисловатый, тяжелый, наверное, каждому знаком.
И в этой какофонии запахов необычайно уютно, они словно убаюкивают тебя, заворачивая в успокаивающий кокон. Грибы подозрительно чистые, их много-много, две больших корзины. А бдительность терять никак нельзя, хотя от такой монотонной работы глаза просто слипаются. Но вот что я точно терпеть не могу, так это червивые грибы в жарёхе. Или в маринаде. Вот никакого удовольствия не получаешь, к примеру, в новогоднюю ночь, накалывая на вилку кусочек белого гриба и понимая, что в том, что ты собираешься съесть, когда-то ползал червь.
- Ты же обещала мне сказку рассказать, - доносится тихий усталый голос из спальни.
читать сказку дальшеСтранно, а я думала, она спит. Все-таки долго по лесу ходили, все утро и день, уморились. Если бы не работа, я бы точно легла бы подремать. Ну, как обычно, на том свете отдохнем. А на этом дела надо делать.
- Мне казалось, ты уже уснула, - не оборачиваясь, отвечаю я.
- Нет, - голос становится чуть бодрее и теплее. Наверное, она улыбается, - Я лежу и смотрю, как ты работаешь.
- Чудесный отдых, - усмехаюсь я и встаю из-за стола. - Смотреть, как кто-то работает. Сейчас я поставлю тебе молоко.
- Давай. И иди сюда, приляг. Ты ведь тоже устала.
Я наливаю в турку молоко, которое кипятила только сегодня утром. Спасибо соседке, сама бы я точно не догадалась завести на дачном участке корову. А ей-то что, она тут живет постоянно. Почему бы и не корову?..
Добавляю в турку кусочек сливочного масла, пару ложек меда и ставлю на печь. Пусть греется.
Затем иду в спальню и встаю в дверях, боком прильнув к деревянному косяку.
Она лежит на постели, поджав колени к животу и обеими руками обнимая подушку. И действительно не спит, смотрит.
Я улыбаюсь, подумав, что она похожа на маленького ребенка в моем детском платье, которое я носила, когда мне было лет десять, наверное, и теплых полосатых махровых носках. Накрываю её золотисто-бурым шерстяным пледом и сажусь на край постели.
- Ложись.
- Да молоко сейчас закипит, - качаю головой, - убежит ещё. Я совсем немного поставила, буквально на кружку. Хорошо, какую ты хочешь сказку? "Русалочку", "Снежную королеву", "Золушку"?
Молчит. Пытается решить, видимо.
- Нет, я новую хочу. С водяными, лешими и русалками, - смеясь, отвечает она.
- Новую? - удивляюсь я. - Хочешь, чтобы я её придумала, что ли? Никогда не придумывала сказки.
- А ты попробуй, я уверена, что у тебя здорово получится.
Я решила не спрашивать у неё, с чего бы она это взяла. Хочет сказку, получит сказку. Я ведь обещала, в конце концов. Правда, в голове - просто пустота. Перед глазами промелькнула картинка: над бескрайней пустыней опускаются сиреневые сумерки, дует пронизывающий ветер, подгоняя ленивое перекати-поле. Вот и в моей голове сейчас нечто подобное. Даже не знаю, о чем и рассказывать. Надеюсь, само придумается, в процессе. Надо бы время потянуть пока, подумать.
Я бросила взгляд на свои руки. Да уж, это могли бы быть руки шахтера или землекопа. Просто черные от грибов. Надо бы их отмыть, да и картошку на жарёху поставить вариться. А то зря я её столько начистила, что ли?
- Ладно, я попробую, - подмигиваю я. - Сейчас вернусь. Надо кое-что доделать. А то у меня полон рот работы.
Она смеется и утыкается лицом в подушку, до бела стискивая её край в руке, затем, приподнявшись, переспрашивает:
- Чего-чего?
Я, наконец, понимаю, какую глупость сморозила, и исправляюсь.
- Забот полон рот! - смеясь, восклицаю я, и выбегаю из спальни.
Надо помыть руки. От этой мысли меня слегка передергивает. Водопровода в доме нет, а воду из колодца я принесла не так давно. Наверняка она ещё не успела согреться. Так и есть: вода ледяная-ледяная, я морщусь, но руки все-таки мою. Да ещё и тщательно, с мылом. Кстати, может, ей рассказать поучительную сказку о том, как я в детстве в этот самый колодец упала? А там, на дне - на глубине, меня встретил Водяной и не хотел выпускать из своего подводного царства, пока я своим коромыслом не изничтожила трехглавое чудище, в гастрономические предпочтения которого входят только лишь водяные царевны. Я так глубоко прочувствовала Великую Скорбь безутешного отца, что даже не заметила, как отмыла с рук всю грязь. Нет, это определенно бред. Больше похоже на квест в какой-нибудь онлайн-игре, чем на сказку.
Молоко начало кипеть в турке. Я осторожно снимаю её с печи, достаю с полки большую глянцевую кружку, стараясь особо не греметь посудой, и переливаю туда молоко. Потом ставлю вариться картофель, и, подхватив кружку, возвращаюсь обратно в спальню.
Она сидит на кровати, спиной вжимаясь в мягкий пестрый ковер, по старой советской традиции намертво прибитый к стене. Воспоминание о том, как в детстве я не могла уснуть, не уткнувшись в него носом, неожиданно вызвало быструю улыбку.
- Ну что, придумала сказку? - спрашивает она, пальцами обнимая медленно нагревающуюся кружку.
- Нет, зато я подогрела тебе молоко. Осторожно, горячо.
Она отмахивается и перехватывает тару за ручку.
- Теперь точно не простудишься, - гордо заявляю я, садясь к стене рядом с ней. - А теперь давай, укутайся получше в плед. Буду слово молвить.
- Вкусно получилось, - констатирует она, сделав маленький глоток обжигающей жидкости, и кладет голову на мое плечо. - Я готова слушать.
Я откидываю голову назад, упершись теменем в ковер, и закрываю глаза. Глубоко вдохнула и медленно выдохнула, пытаясь сосредоточиться и выбрать в множестве ответвлений разноцветной паутины всего лишь одну ниточку. И вот я уже вижу её, она пульсирует оранжевой жилкой, то приближаясь, то ускользая, дразнится, как средиземноморская рыбка, подплывшая к самому побережью. Все остальные ниточки бледнеют и исчезают, я хватаюсь за нужную, и начинаю говорить...

...Очень-очень давно в очень-очень далекой стране жила девушка, которую звали Лиса. Нет, звали, её, конечно не так, но это прозвище, полученное в глубоком детстве, приклеилось к ней на всю жизнь. Была она рыжая - рыжая, как закатное небо в позднем июле, волосы у неё были длинные-длинные, до самых пят, вьющиеся, как лоза, а глаза голубые, пронзительные, да как лед холодные. Все молодцы на деревне сватались к ней, но никто не был по-настоящему мил её сердцу. Хитра была Лиса, никому никаких обещаний не давала, да в сердечной привязанности не признавалась: то с одним по лесу погуляет, то с другим на речку купаться пойдет, то с третьим в поле в траву высокую на звезды смотреть приляжет. Только одному Иванушке боялась дать от ворот поворот, про матушку его, Шахунью, в деревне много шептались - слух ходил, что ведьма она. Тот и рад был, думал, дурачок, что погуляет красавица, да замуж за него пойдет. А Лиса поулыбается, веночек ему сплетет васильковый, поцелуй подарит и убежит на свободу, хохоча да крича "Не пойду замуж за тебя, дурака!". И длилось бы это вечность, если бы однажды ранним осенним утром не пошла матушка Шахунья к колодцу, за водой, да не застала там невестку свою с Ильей-витязем милующуюся. Разозлилась тогда Шахунья, решила проклясть девку распутную. Оттаскала Лису за косы огненные, в избу свою вволокла силою, да на пол бросила. Лиса плакала, прощенья просила, клялась, что замуж пойдет за Иванушку, что не будет больше с другими молодцами гулять, но больно зла была Шахунья и не поверила ей. Достала ведьма с подпола склянку с зельем, кинула её об пол, чтоб та разбилась, да крикнула так, чтобы на всю деревню слышно было её проклятие: "Быть тебе тем, кем ты являешься в глубине души своей, до тех пор, пока не полюбишь кого-то настолько сильно, чтобы, не думая, рискнуть своей жизнью ради его спасения". Голос Шахуньи гулко отдавался у Лисы в голове, кровь прилила к лицу, девушка металась по избе, пытаясь вырваться наружу. Её всю колотило, будто в ознобе, руки - ноги болели сильнее, чем после пахоты. Мучилась так Лиса под заливистый смех Шахуньи, пока не упала без сознания.
Открыла Лиса глазки свои уже на берегу лесного озера. И одолела её столь сильная жажда, что она, не задумываясь, решилась воды из него попить. Попробовала ладонью воды зачерпнуть - не получилось. Смотрит Лиса, а у неё вместо руки - лапа. Мохнатая рыжая лапа. Наклонилась к озерной глади, а оттуда на неё льдисто-голубыми глазами смотрит лисья морда. Заплакала тогда Лиса, пригорюнилась. Вспомнила проклятье Шахуньи и ещё больше расстроилась. Кого ей тут полюбить-то, в лестной чаще? Утку вон ту, что ли, толстую, али зайца того, серого? Аппетитный, кстати, заяц...
Так и началась жизнь Лисы в лесу. Научилась она охотиться, нору себе обустроила под березовыми корнями на берегу озера, у самого спуска. Гуляла себе по лесу целыми днями, да не могла нарадоваться на свою новую вольготную жизнь. Тут вам ни молодцев надоедливых, ни ведьм проклятущих, ни по дому работы, ни пахоты, ни волнений из-за неурожая, да и вообще никаких обычных человеческих проблем.
Наслаждайся красотой осеннего леса, ночами смотри на звезды, купайся в лесном озере, общайся с русалками и водяными, лешего дарами умилостиви, чтобы не злился на тебя и не завел куда-нибудь в глушь непроходимую однажды, бегай наперегонки с другими лисами и волками, охоться на зайцев и белок, и не думай ни о чем. Все было прекрасно в жизни Лисы, пока не принесла осень поздняя за собой лютые холода.
Проснулась Лиса однажды утром и решила, что пора ей в деревню сбегать. Посмотреть что там, да как, курочек наворовать на зиму, маму проведать, русалкам гребешки деревянные принести с камнями-самоцветами, как обещалась на днях. Высунула Лиса нос из норы и запечалилась. Холодно было настолько, что шерсть на её спинке встала дыбом, кожа на носу покрылась инеем и идти не хотелось никуда совершенно. Но лиса сделала над собой усилие и вылезла из норы.
Шел мелкий колкий снег, ровным слоем покрывая ковер из опавших листьев, ветки деревьев, ещё по-летнему зеленую траву и растворялся, опрометчиво попадая на озерную гладь. Снег Лисе совершенно не понравился. Красиво, конечно, да только больно противно было, когда снег забивался глубоко между подушечками лап. Повздыхала Лиса, да побежала в деревню, пообещав себе забрать из дома пуховый платок, чтобы укрываться под ним в норе холодными вечерами.
Добежала Лиса до дома своего, села во дворе у лавочки и загрустила. Больно тоскливо было ей вспоминать свою прошлую жизнь беззаботной молодой девицы. Там вам ни глупых русалок, ни злых леших, ни холодов, ни голода.
Крадучись, Лиса подошла прямо к избе, поставила лапки на наличник и робко заглянула внутрь. Мама сидела за столом, застеленным белой скатертью, напротив другого окна, и смотрела куда-то вдаль, казалось бы, просто в никуда. Жалко Лисе стало маму, захотелось прижаться к ней, обнять её, по дому помочь, чаем напоить, пирогов напечь с ягодами. Пообещала себе тогда Лиса, что обязательно найдет способ расколдоваться. Мама белой рукой напряженно мяла платок. Потом покачала головой расстроенно, устало потерла переносицу пальцами, встала из-за стола и куда-то вышла из избы. Лиса тут же впрыгнула в окно, собрала все свои пожитки и выскочила. Потом побежала к курятнику. Выбрала курочку потолще, схватила её за шею, а она как раскудахчется, не угомонить! Лиса и так её кусила за горло, и так прихватила, а она, окаянная, все кричит и кричит. На шум прибежала мама, разгневалась и так огрела родную дочь кочергой раскаленной по хребту, что та взвыла от боли, бросила курицу и понеслась из деревни, куда глаза глядят. Бежала Лиса, что есть мочи, долго бежала, пока не сообразила, что если в снегу поваляться, затихнет боль. Полежала она в снегу, успокоилась, и только тогда огляделась и поняла, что находится в совершенно незнакомой ей части леса. Как ни кричала Лиса, как ни аукала, никто ей не отозвался: ни русалки, ни леший, ни лисья стая. В животе от голода бурчит, глазки от усталости слипаются, ожог на спине болит. Плохо, грустно и одиноко. Приуныла Лиса, да поплелась дальше. Долго ли, коротко ли — не скоро дело делается, скоро сказка сказывается, - добрела Лиса до чьей-то избушки. В окнах свет горит, вокруг запах дичи жареной разносится. Повеселела Лиса, да побежала быстрее. Увидела она у крыльца добра молодца. Красив был, как принц заморский, силен, как самый настоящий богатырь.
- Кыш отсюда! - разгневался молодец. - Бешеная ты, что ли?
Лиса посмотрела на него жалобно, да спину свою обожженную показала. И об ноги терлась ему, как кошка.
Смилостивился тогда молодец, пожалел Лису. Напоил молоком, накормил жареной куропаткой, перину постелил, что мягко и сладко спалось Лисе. Лиса попила, да не все молоко выпила, поела, да ножку птичью оставила - припасла на завтра, чуяла, что пригодится. Встал молодец рано поутру, Лису разбудил, да гулять повел по лесу. Утро было раннее-ранее, Лиса не выспалась совсем, и брела у его ног понуро. Молодец ей о себе, о жизни своей лесничего рассказывал, а потом удрученно замолчал. Час они так бродили, два, пока лесник не побледнел смертною бледностью и не ударил кулаком ближайшую березу, рассвирепев. Поняла тогда Лиса, в чем дело, и взмолилась лешему: "Лесничок-старичок, помоги мне! Каждый день я тебе дары оставляла, последним куском делилась, и сегодня не забыла. Вот тебе молочко, вот тебе дичь, только выведи, заблудились мы!". Услышал её леший, сжалился. Появился под еловой лапой маленький седой старичок и ручкой сморщенной машет, мол, иди за мной. Лиса лешего увидала, обрадовалась, ухватила зубами лесника своего непутевого за штанину и повела, да в пол щепки к его избе вывела. Обрадовался тогда лесник, не мог на свою лису наглядеться. Поровну теперь молоко разливал, досыта дичью кормил. Жила с тех пор Лиса у теплого очага и бед не знала.
И вот однажды, стоило только первым лучам зимнего солнца коснуться леса, лесник проснулся с мыслью, что очень уж ему рыбки хочется. Лисе рыбки тоже хотелось, но вот идти её ловить не хотелось совсем. Почуяла Лиса беду, взяла с собой гребешки свои с самоцветами, да отправилась вместе с лесником на рыбалку. И вот лежит она на берегу, рядом со старой своей норой, с умилением смотрит на то, как её добрый молодец по тонкому льду носится, выверяет что-то, бормочет. Все вроде хорошо, лунку просверлил, сидит, рыбу ловит, а не отпускает Лису чувство тревоги, что ты будешь делать. И тут слышит Лиса смех заливистый, до боли знакомый. Смотрит - а вокруг лесника две сестры-русалки пляшут. Обнаженные, прелестные, белокожие, с волосами зелеными до колен. Танцуют, поют, целуются, прыгают. Упиваются друг другом и как будто им дела нет до лесника, скромно пытающегося поймать рыбу в безрыбьем озере. Почуяла Лиса недоброе и тотчас к сестрам с мольбой кинулась: "Не губите моего витязя, вилы прекрасные! Я вам гребешки с самоцветами принесла, как и обещала". Сестры приняли подарок, и удрученно уставились себе на узкие голые ступни.
- Хорошо, мы оставим его. Виноваты мы перед тобой, - грустно промолвила одна из сестер, - прости нас, если сможешь.
- Что случилось? - взволнованно выпалила Лиса.
- Да мы так громко смеялись, так тяжело по льду прыгали, что разбудили водяного, - неловко переминаясь на льду, ответила другая, и, схватив сестру за руку, сиганула в узкую лунку.
Лиса так и села на лед, пораженная тем, как две крупногабаритные русалки смогли протиснуться в узкую лунку для рыбы. А по льду тем временем пошла трещина, быстро-быстро расходящаяся во все стороны сразу. Не успела Лиса опомнится, как поняла, что её передние лапы находятся на одной льдине, задние - на другой, а между ними черная озерная бездна. Лиса посмотрела туда, где ловил рыбу её лесник, и никого там не обнаружив, впала в беспамятство. Она мчалась к лунке так быстро, насколько могла, прыгала по льдинкам, которыми пошло все озеро, её маленькие лапки скользили по льду. Льдины то и дело угрожали перевернуться и опрокинуть Лису в ледяную воду, но ей было все равно, она должна была спасти лесника. Добежав до того места, где раньше была лунка, она сквозь толщею воды увидела огромную тушу водяного, похожего на отвратительный труп утопленника с несуразно огромными конечностями, и своего витязя, уже прекратившего барахтаться и безвольно повисшего на руках удаляющегося на дно водяного. Тогда Лиса, не раздумывая, нырнула в воду и поплыла за ними. Шубка намокла, мешая двигаться, лапки мгновенно закоченели, глаза резало от холода, но Лиса плыла и плыла, пока не настигла водяного и не вцепилась в его омерзительную осклизлую ногу. Лиса трепала водяного так, как это делали деревенские собаки, поймав охочего до домашней птицы хищника, остервенело, зло, так, как будто это было целью всей её жизни, пока вода не хлынула через её ноздри и пасть прямо в легкие, будто бы вымывая из неё жизнь. Водяной, ругаясь, отпустил лесника, отодрал Лису от своей ноги и отправился обратно, к себе на дно. И в тот момент она поняла, что у них просто нет шансов спастись. Но вдруг снова послышался звонкий русалочий смех, чьи-то руки подхватили её и тогда Лиса закрыла глазки, позволив себе уснуть.
Проснулась Лиса уже в домике лесника. Тот сидел за столом, спокойный и довольный, пил травяной чай. Лиса решила, что это все был просто дурной сон, и сладко потянулась, поймав себя на том, что ощущения какие-то непривычные. Так и есть: она была одета. Лиса села в постели и осмотрела себя. На ней определенно была одежда лесника. И она определенно снова была человеком. На глаза набежали слезы радости, она посмотрела на лесника и тепло улыбнулась.
- Так вот, значит, какая ты лиса, - улыбаясь ей в ответ, ответил он.
И тогда Лиса рассказала ему все-все: и про то, какой неправильной невестой она была, какой недобросовестной дочерью, и про то, как её прокляла матушка Шахунья, и про её жизнь в лесу, и про то, как она исправилась, все осознала, и как её проклятие разрушилось.
- Значит, ты любишь меня настолько, что готова была умереть за меня? - задал лесник самый важный вопрос.
Лиса счастливо кивнула. И тогда он поцеловал её так, как не целовал ещё никто другой. А уж Лиса-то знала в этом толк.
Они с ним решили пожениться и перебраться в деревню. Все рады были видеть Лису живой и здоровой, даже матушка Шахунья помогала им со свадьбой. Это был пир на весь мир, столы ломились от еды и питья, вся деревня пришла поздравить молодоженов. А как была рада мама! Даже зажарила ту самую крикливую курицу.
И жили Лиса с лесником долго и счастливо...

... - Ага, и умерли в один день. Скажи, а ты бы смогла рискнуть жизнью ради любимого человека? - спрашивает она, поднимая голову с моего плеча и допивая последний глоток медового молока.
Я задумчиво закусываю нижнюю губу и смотрю в окно, за которым уже сгущаются фиолетовые сумерки.
- Ты знаешь, наверное, да, - помедлив, отвечаю я.
Но мой ответ не был услышан.
Она упала щекой на подушку и уснула, так и не дождавшись моего ответа. Я тихо смеюсь, нежно целую её в лоб, поправляю плед и встаю. Пусть спит, моя маленькая русалочка. А у меня ещё столько дел. Грибы надо дочистить, часть из них пожарить с картошкой, которая уже, наверняка, успела свариться, часть — пустить на маринад.
Я взяла её пустую кружку, налила себе холодного молока и выпила залпом. Надо работать.
Я ведь хочу, чтобы у нас все было сказочно в новогоднюю ночь.

Написано для Kelly cat Rainheart
29 ноября 2010 года