Ты такая красивая, когда плачешь, - говорит она, убирая с моего лица чёлку и заправляя её за ухо.
У неё большие, широко распахнутые голубые глаза, нежный овал открытого, добродушного лица, и золотые кудри, убранные в неизменную аккуратную кичку на затылке. Сейчас перемена, и она сидит на корточках передо мной, очень внимательно и серьезно глядя мне в лицо.
- Правда? - спрашиваю я, ребром ладони утирая слёзы.
- Правда. Если бы он сейчас тебя видел, то сразу бы влюбился.
Она улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ.
Когда меня утешают, я всегда чувствую себя очень-очень маленькой. Будто папа снова не уследил за тем, как я бегаю по двору, и я вновь разбила себе коленки, а дома меня встречает мама, которая намажет мне царапины зеленкой и будет приговаривать что-то ласковое, чтобы я не плакала от боли. Каждый раз, когда меня утешают, мне кажется, что мне мажут раны зеленкой.
- Плачь всегда, когда ты хочешь понравиться. Это действительно делает тебя очень красивой, - снова говорит она.
Я запоминаю на долгие годы, что когда мне кто-нибудь нравится, обязательно надо плакать.
Прошло больше десяти лет.
По-прежнему, когда мне кто-то очень сильно нужен, я плачу.
И точно также, как и тогда, далекие десять лет назад, именно тот, кто нужен, этого не видит. И никогда не увидит.
И это крайне логично, на мой взгляд. Может ли быть иначе?